народа. Если бы дело обстояло именно так, то тогда действительно со страниц Евангелия
на нас бы смотрел религиозный революционер, предлагающий Свою собственную
«революционную программу» и поднимающий народ на бунт против существующих
религиозных установлений. И в таком случае Христос действительно мог бы пополнить
списки мировых революционеров и диссидентов и оказаться там в одном ряду, скажем, с
церковными ересиархами или протестантскими реформаторами и даже, на худой конец, с
нашими доморощенными религиозными диссидентами. Кстати, такая точка зрения на
Христа как на религиозного бунтаря и возмутителя общества не является
принадлежностью исключительно автора разбираемой статьи: нечто подобное думали о
Христе именно первосвященники и фарисеи: Если оставим Его так, то все уверуют в
Него, и придут Римляне и овладеют и местом нашим и народом. Некто Каиафа,
будучи на тот год первосвященником, сказал им: лучше нам, чтобы один человек умер
за людей, нежели чтобы весь народ погиб. С этого дня положили убить Его (ср.: Ин.
11, 48–49, 50, 53).
Закономерно, что такого же взгляда на Христа придерживаются и апологеты
иудаизма, в частности известный публицист С. Лезов. В своих работах, посвященных
христианству, С. Лезов утверждает, что в иудейской истории никогда не имел места факт
богоубийства: иудеи распяли «странствующего проповедника» и «бунтаря» Иешуа,
угрожавшего национальной безопасности Израиляccxxxi.
Поразительную интерпретацию получает эта же идея в постмодернистском романе
лауреата Нобелевской премии коммуниста Жозе Сарамаго «Евангелие от Ииcуса»ccxxxii, в
котором Иуда – положительный герой – помогает Христу обмануть Бога и упразднить
грядущее христианство тем, что выдает Его первосвященникам не как Мессию и Сына
Божиего, а как бунтовщика и «Царя Иудейского»ccxxxiii.
В эту роковую ловушку мысль человеческая попадает всякий раз, когда пытается
вместить Христа в параметры земных чаяний и использовать Его в своекорыстных целях.
Это неизбежно приводит к такому недопустимому смешению двух планов бытия, при
котором небесное и трансцендентное, будучи преподанным в понятиях земного и
имманентного, неизбежно профанируется. Боговоплощение отменяется: Христос
объявляется человеком, и только человеком. Происходит подмена онтологического акта
Искупления революционной политической акцией, в результате чего Царство Христово –
это Царство не от мира сего (Ин. 18, 36) – получает транскрипцию вполне мирского,
альтернативного государственного устроения.
Однако Новый Завет не дает для этого никаких оснований. Напротив, Евангелие
свидетельствует, что сам римский прокуратор не находит в Христе никакой вины (Ин. 18,
38), то есть вины политической. Пилат понимает, что иудеи предали Его из зависти (Мф.
77
27, 18). Разве я иудей? – вопрошает Пилат Христа.– Твой народ и первосвященники
предали Тебя мне; что Ты сделал? (Ин. 18, 35).
«Не того боялся Синедрион, вынося смертный приговор Спасителю, что римляне
сочтут христиан за революционеров, а обратного: боялся, что под влиянием Спасителя
народ совершенно охладеет к поддерживаемому Синедрионом революционному
направлению, перестанет даже вести оппозицию римским захватам…»ccxxxiv.
Когда же Господь торжественно входил в Иерусалим, фарисеи говорили между
собою: видите ли, что не успеваете ничего? весь мир идет за Ним (Ин. 12, 19).
Митрополит Антоний (Храповицкий) полагает, что они не успевали «остановить
чествование грядущего Господа»ccxxxv и подготовить народное восстание против римлян,
ибо вход Господень во Иерусалим, хотя при этом и весь город пришел в движение (Мф.
21, 10), не вызвал никакого беспокойства у римлян, да и «по существу был совершенно
антиреволюционным, мирным, как олицетворение чисто духовной власти, чуждой... ..далее