информация о реальных беззакониях и злодеяниях советской власти и «органов».
Негативная информация называлась «антисоветской пропагандой», и тот, кто ее
разглашал, делался государственным преступником; и не только: такая информация,
негативная («клеветническая») по отношению к большевистскому переустройству мира,
представлялась куда более опасной, чем реальное социальное бедствие, будь то голод или
война,– и то и другое могло иметь место в жизни советского государства без ущерба для
той «дублированной» реальности, в которой оно мыслило свое бытие. Но магическое
отношение к произнесенному слову (вспомним советские заклинания) превращало любые
«клеветнические измышления» в онтологическую угрозу, поскольку они ставили под
122
сомнение именно эту реальность, а она-то и была призвана выступать в качестве
первичной и даже идеальной.
Из этих же неосознанных оккультных соображений цензурой вымарывалось или
запрещалось всякое художественное слово, всякая картина, всякое музыкальное
произведение, которые стилистически («У меня расхождения с Советской властью
стилистические». – А. Синявский) не вписывались в общий замысел той
сконструированной реальности, в которой, вопреки реальности подлинной, предлагалось
советскому человеку благоденствовать, то есть бороться и строить: любой диссонанс в
ней, а тем паче ее переосмысление грозили советскому государству катастрофой.
Парадокс в том, что власти – партаппаратчики и чиновники, поддерживаемые
мощнейшей армией и службой госбезопасности, защищенные «железным занавесом» –
действительно боялись горстки владеющих пером беззащитных советских интеллигентов.
Это, однако, не значит, что советская литература была начисто лишена вымысла –
научная фантастика или революционная романтика, если их логика соответствовала духу
«светлого будущего» страны Советов, смело вливались в потоки советской литературы.
Язык литературы, помимо патетической лексики, был языком разговорным,
бытовым, функциональным. Собственно, именно этот язык и был пригоден для создания
иллюзии жизнеподобия советской литературы. «Как дышит, так и пишет», или «как дышу,
так и пишу», на разные лады безо всякого плагиата «выданное на-гора» самыми разными
авторами – десятками, сотнями! – объясняется ведь не только лежащей на поверхности
рифмой, но и самим ключом к советскому творчеству: советский творец – плоть от плоти
и кровь от крови советского трудового народа.
Советские писатели в своей массе – это поменявшие профессию крестьяне и
люмпены, рабочие и колхозники, монтажники и высотники, летчики и моряки, химики и
врачи. Поведенчески, однако, они почти ничем не отличались от народа, из которого
вышли. И даже сознание собственной значимости, хотя и наложившее определенный
отпечаток на их поведение и речь, тем не менее вполне соответствовало строгим канонам
советской жизни.
Советская культура была создана по типу мифоритуальной структуры, где в качестве
тотема выступала «народная власть большевиков», во главе которой стоял
«символический отец» Ленин (Сталин), в качестве ритуальной оппозиции выступали
«враги народа», «инициацией» служили ритуалы приема в октябрята, пионеры, комсомол
и партию, оказывающие свои «магические воздействия» на «посвященных», в результате
чего повышался их духовный и социальный статус. По сути, партийная сознательность и
идеологическая бдительность, диктовавшие определенные мыслительные стандарты и
поведенческие нормы, призваны были служить инструментом тотемической
идентификации.


В эпоху зрелого социализма о личностном поведенческом умысле как части
художественного творчества можно говорить лишь в связи с «оттепелью» и зарождением
богемной среды и богемной жизни, когда само поведение становится неотъемлемой, если ..далее