грех лишь растравляет ее. Не понимая истинных причин, он винит в этом своего партнера
и надеется найти лучшего, запутываясь еще больше. В конце концов ему начинает
казаться, что сексуальные отношения – это единственный путь установить человеческий
контакт.
Стремление к обладанию вообще является одной из фундаментальных форм защиты
от тревоги. Поэтому современный человек, разочарованный в своих неудачах, связанных с
установлением человеческих связей и привязанностей, начинает «испытывать навязчивую
потребность в вещах, еде, покупках... в получении чего-то»cdxii. Не имея возможности из-
за отсутствия денег реализовать свою страсть к обладанию, он начинает ненасытно
поглощать информацию, без разбора смотреть телевизор, слушать радио и т. д.
Такой человек становится жадным, даже если эта жадность распространяется на
нематериальные ценности. Он словно пытается компенсировать отсутствие близких его
сердцу людей изобилием вещей и впечатлений. Это порождает в нем сребролюбие как
средство достижения «безопасности», стяжательность, страсть к вещам, наконец,
чревоугодие: есть множество медицинских свидетельств о том, как человек, переживший
душевную травму, связанную с потерей (не обязательно смертью) близкого человека,
начинает жадно и много есть.
Если все эти грехи свести к жадности, то можно утверждать, что это есть проявление
метафизического аутизма: полного одиночества безбожного человека в мире. Такой
человек не верит в свою способность к творчеству и поэтому вынужден целиком
полагаться на внешний мир для осуществления своих душевных и духовных
потребностей. Это чревато тем, что плагиат, порой бессознательный, становится для него
единственным способом существования, формой поведения, самовыражения и даже
самосознания.
Действительно, если вещи, которыми мы обладаем, есть подтверждение и
осуществление нашего «я», как нас пытается в этом уверить современная культура, и в
частности реклама, то приобретение и накопление их замещает функцию любви и
функцию творчества. Но чувства человека, лишенного любви и творчества, становятся
унылыми и умышленными, он теряет непосредственность и изобретательность. Свобода,
ради которой он сказал Богу свое «нет», делается вымороченной и призрачной: человек
попадает в рабство страстей, вещей и новых страхов.
Как бы ни стремился человек к престижу и обладанию, возомнив, что они могут
защитить его от беспомощности, униженности и чувства собственной незначительности,
он в любом случае обречен остаться при своих фобиях: жалок, и нищ, и слеп, и наг
(Откр. 3, 17). Никакой психоанализ, как бы он ни приблизился в своих диагнозах к
нравственному богословию, не в силах избавить человека от его грехов и страхов.
По сути, постмодернизм и есть реализация этой жажды обладания: то, что было
произведено в культуре другими поэтами, прозаиками, драматургами, художниками и
166
музыкантами, раздирается на цитаты и присваивается всеядными «текстами». Творчество
подменяется конструированием.
Еще одна попытка самозащиты современного неверующего человека состоит в его
стремлении к власти, на какую ничтожно малую сферу она бы ни распространялась. За
этим стоит тайное настойчивое требование гордыни человека, чтобы мир
приспосабливался к нему и подклонялся под его волю. Иллюзия власти над людьми и
контроля за обстоятельствами – кореллят все той же жажды обладания и престижа – тем
не менее порождает новую волну страхов: соперничества, борьбы, зависти.
Так образуется все тот же «порочный круг»: самолюбие (гордыня) – отчуждение и
враждебность (нелюбовь к Богу и ближнему) – подозрительность, тревога и страх
(неупование на волю Божию) – жажда власти (властолюбие) – еще большее отчуждение, ..далее