Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: «Ты ль Данту диктовала
Страницы Ада?» Отвечает: «Я»cccxxiv.
30 В синодальном переводе: делает, чего хочет душа Его.– Изд.
114
Вдохновение (Муза) приходит в тишине и покое (ночью), когда мир житейский и
суетный, мир земного вЕдения уснул, погас, страсти улеглись, душа не блуждает по его
пространствам, но пребывает наедине с собой, в себе, сосредоточенно и смиренно, с верой
и упованием (жду). Плоть истончилась и умолкла: это состояние как бы на грани жизни и
небытия. (Ср. у Пушкина: «Как труп в пустыне я лежал…» и у преподобного Исаака
Сирина: «…человек, пока заключен под завесою дверей плоти, не имеет упования»cccxxv.)
Ничто земное не может идти в сравнение с посещением благодати (вдохновения).
Что почести с их неволей, суетой и ангажементом, когда творчество бескорыстно и
устремлено к Царству Божиему? Что юность с пирушками плоти, с ее ненасытным
инстинктом блудного сына, когда творчество чает пребывать в доме отца? Что земная
свобода, когда творчество чает быть последним поденщиком у вдохновенья?
Наконец И вот вошла. Упование не было тщетным. Откинув покрывало (обнажив
черты, открывшись), внимательно взглянула на меня (произошла встреча воли
человеческой с тем, что ей послано: синергия). Дальше – самое интересное. Поэт
испытывает пришедшую: не лукавая ли самозванка, не ряженая ли авантюристка – та ли,
которую здесь ожидали? Ты ль Данту диктовала?.. (Ибо если она, то – та самая,
подлинная. Которую можно слушать и слушаться... Хотя ничего себе милая гостья да еще
и с дудочкой в руке!)
Здесь примечательно то, что светский поэт и православная христианка Анна
Ахматова на языке Серебряного века сумела нарисовать чрезвычайно глубокую и
подлинную картину человеческого творчества. Главный акцент стихотворения стоит на
последнем слове – Отвечает: «Я». Вокруг этого «Я» оно и центруется. «Я» музы – это не
эгоистическое (лучше сказать – натуральное) «я» Ахматовой и, естественно, не «я» Данте,
написавшего страницы Ада. Это некая творческая энергия, реализующая идеальное «я»
самой поэтессы, которое, возможно, так и осталось бы потерянной драхмой, не будь оно
взыскано зовом творчества. Таким образом, смиренное ожидание вдохновения (помощи
Божией) оборачивается для художника преображением бытия и обретением собственного
идеального «я», причастного Высшей реальности.
Эта творческая энергия, перед которой художник чувствует себя смиренным
послушником, порой перерастает саму его эмпирическую личность и становится для него
источником познания не только мира, но и себя самого. У Марины Цветаевой была мысль
о том, что бытие само «ищет уста», через которые оно готово «сказать себя миру».
Логос творчества
Эти моменты творческого перерастания художником самого себя как эмпирического
человека были известны Пушкину. Уж кто-кто, а Пушкин знал про поэта, что, пока его не
востребует вдохновенье, «средь детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он».
Его известное восклицание «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» после написания «Бориса
Годунова» вряд ли может быть интерпретировано так, как это сделал один священник,
автор книги о творчестве, увидевший в этом выражение гордыни поэта. Напротив, эта
«юродивая» фраза может свидетельствовать о том неподдельном удивлении художника
перед тем, что у него получилось и что превысило его собственные поэтические
намерения и возможности.
Это же изумление звучит и в его словах к П. Вяземскому («Ты не представляешь, что
“удрала” моя Татьяна (Ларина.– О.Н.),– она вышла замуж»). Впрочем, наивно было бы
полагать, будто герои начинают анархично действовать, вовсе не принимая во внимание ..далее