простоту, скорее строгий аскетический искус есть единственный путь подлинного
воцерковления. <…> И не возвращение к родному примитиву, скорее выход в историю,
присвоение вселенских и кафолических преданий...»cdxvii.
Действительно, мы сталкиваемся и поныне с этими двумя мифами: один уверяет нас
в том, что творчество спасительно само по себе, другой – обнаруживает в творчестве
только искушение, нечистоту, грех, избежать которых можно, лишь отказавшись от
всякого творчества. Стойкие приверженцы обскурантистского взгляда невольно впадают в
манихейство. Не то что бы творчество было вовсе свободно от греха, но оно не свободно
именно в той мере, в какой не свободно от него любое человеческое бытие, любое
человеческое проявление, будь то любовь, молитва и даже самопожертвование – плевелы,
засеянные лукавым, возросли повсюду (см.: Мф. 13, 25), а безгрешен лишь один Господь.
Очевидно и то, что страх перед культурой и творчеством имеет свои основания:
«творческие» люди обнаруживают себя как горделивые, страстные и приверженные
грехам. Но, во-первых, вовсе не факт, что именно творчество делает их таковыми. Во-
вторых, творческая энергия иссякает именно в грешном человеке, и мы нередко
оказываемся свидетелями утраты человеком своего таланта. В-третьих, большой вопрос:
не являются ли сами обскуранты, отказавшиеся и от культуры, и от личного подвига
творчества, не менее горделивыми, страстными и приверженными грехам? Известно, что
предмет гордости вовсе не обуславливается своей ценностью: гордиться можно и своим
невежеством, и своей глупостью, и даже своим грехом.
Дар творчества дан нам изначально, приумножение его вписано в сам замысел Божий
о человеке, но дело самого человека, каким образом этим даром распоряжаться. Притча о
зарытом таланте не позволяет от него отказаться даже из самых благих побуждений: «от
греха подальше» (см.: Мф. 25, 14–30).
Дар творчества есть именно дар – то, что не добыто, не оплачено и не нажито
человеком. Полнота этого осознания явлена в совершенном смирении человека – в
святости. Путь принятия и приумножения дара лежит через Церковь. Пределы этого дара
безграничны: ибо не мерою дает Бог Духа (Ин. 3, 34). Благословение Иисуса Христа,
отверзающего уста гугнивому, раскрывающего очи слепорожденному, поднимающего с
постели расслабленного, воскрешающего мертвого и приумножающего хлеба так, что ели,
насытились, и еще осталось, дает не мерою, но столько, сколько сам человек может
принять и вместить.
Единственное, что необходимо человеку, принявшему дар, для его приумножения,–
это смирение. Смирение – это и есть человеческое позволение Господу (Логосу, Слову)
войти и вечерять с ним (ср.: Откр. 3, 20). Послушание – это и есть согласие человека на
то, чтобы приготовить место Господу. Сын Человеческий не имеет, где приклонить
голову (Мф. 8, 20), потому что в мире почти нет смиренных и послушных друзей Его. В
своем высшем проявлении творчество и есть пребывание со Христом: преображение и
обожение человека.
Так что греховно не само по себе творчество, но грешен сам человек, который
грешит, узурпирует Божий дар и закрывает перед его Подателем дверь.
Тот же, кто чает Его и, наконец, чувствует Его присутствие у себя, уже не думает о
том, греховно ли омыть Ему ноги и отереть их волосами своими (см.: Лк. 7, 44–46),
греховно ли подать Ему пить или есть,– ликуя, он моет, и вытирает, и подает... И знает,
что сам он – человек грешный. Так же ликует и тот, кто творит во имя творения, во имя
Творца.
И лишь потом мы возьмем и оценим плоды этих трудов. Мы увидим, быть может, их
несовершенство: здесь – ослабло вдохновение, и художник попытался подменить его
рациональным умыслом, а здесь – поддался непреображенной страсти, тут – слукавил, там
171 ..далее