дурную репутацию: ее принято оспаривать этически. Философия свободы приходит к
отрицанию и уничтожению свободы на высшей ступени добра. Свободна лишь
несовершенная воля. Совершенная воля пожертвовала своей свободой ради истины.
Выбор сделан раз и навсегда. Таким образом, свобода в добре уже не есть свобода,
утверждает Фихте. Еще раз подчеркнем, что Новый Завет начисто перечеркивает это
упрощение проблемы свободы: познАете истину, и истина сделает вас свободными
(Ин. 8, 32); если Сын освободит вас, то истинно свободны будете (Ин. 8, 36); к свободе
призваны вы, братия (ср.: Гал. 5, 13); стойте в свободе, которую даровал вам Христос,
и не подвергайтесь опять игу рабства (Гал. 5, 1). Воистину Господь пришел
отпустить измученных на свободу (Лк. 4, 18).
Действительно, положительная свобода оказывалась бы весьма проблематичной,
коль скоро в добре происходило бы ее упразднение. Однако весь Новый Завет
свидетельствует об обратном: свобода в добре не уничтожается, но обретается и
преображается. Ибо все, что существует в мире, каждое душевное движение, наклонность
и способность (даже раздражительность и вожделение), «становится для обладающего ею
благом или злом,– по образу употребления»clxxvii.
Свобода, избирающая высшую абсолютную ценность, которой может быть только
Единый, Личный, Живой Бог, преображает в себе все низшие стороны – то есть свободу
произвола, свободу выбора, отрицательную свободу. Она не уничтожает их, но
преобразует, наделяя иным качеством, пригодным для ее нового осуществления: где Дух
Господень, там свобода (2 Кор. 3, 17). Она, однако, сохраняет и содержит в себе
преображенную низшую свободу.
Как гласит основной категориальный закон, сформулированный еще Аристотелем, а
также Гегелем: высшая категория содержит в себе низшую. Аристотель выражает этот
закон соотношения иерархических ступеней бытия в понятиях материи и формы: всякая
низшая ступень бытия есть материя для высшей, которая есть ее новая форма. Таким
образом, «произвол есть низший категориальный момент свободы, и он сохраняется в
высшем категориальном комплексе творческой свободы,– свободы, самоопределившей
себя через признание принципа»clxxviii.
По словам великого инквизитора, человек не может вынести своей свободы: «Нет
заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать
52
поскорее того, пред кем преклониться». Взамен страшной Христовой свободы он
предлагает человечеству свою собственную – мнимую и ложную, основанную на чуде,
тайне и авторитете: «О, мы убедим их, что тогда только они и станут свободными, когда
откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся. <...> ...Эти люди уверены более чем
когда-нибудь, что свободны вполне, а между тем сами они принесли нам свободу свою и
покорно положили ее к ногам нашим. <...> Люди обрадовались, что их вновь повели как
стадо и что с сердец их снят наконец столь страшный дар, принесший им столько муки».
Тем самым, утверждает он пред лицом Христа, «я исправил подвиг Твой… Зачем же Ты
пришел нам мешать? <...> Завтра я... сожгу Тебя на костре, как злейшего из еретиков».
Великий инквизитор легенды Ивана Карамазова, «исправивший» подвиг Христов,
обвиняет Господа в том, что Он, судивший о людях «слишком высоко» и жаждавший от
них «свободной любви, а не рабских восторгов невольника перед могуществом, раз
навсегда его ужаснувшим», поступил с ними, «как бы и не любя их вовсе», и по этой
логике считает себя, избавившего их от этого непосильного бремени, великим
благодетелем человечества. Ибо, повторяем, свобода для него есть то, чего люди, кроме
малочисленных отдельных избранных, «не вынесут»clxxix. (Ср. у Бориса Пастернака:
«Слишком многим руки для объятья Ты раскинул по концам креста»clxxx.)
Человек, по мнению великого инквизитора, «слаб и подл», а люди – «бунтовщики ..далее