Нет, однако, и слова, столь смутного и многозначного, употребляемого в самых
разнообразных смыслах и потому обесцененного. Но нет, пожалуй, слова более
«культового» для нашего времени: стремлением к свободе стало возможным оправдать
любую человеческую низость, любую политическую подлость. За последние годы мы
могли много чего услышать, скажем, о борьбе «свободолюбивого чеченского народа» за
свою независимость или об «угнетенных косовских албанцах», для освобождения которых
демократический мир Запада превратил в руины прекрасную Сербию...
Мы постоянно слышим: «свобода слова», «свобода печати», «свобода совести»,
«свобода рынка», «свобода любви», «свобода самовыражения»... Противники этого
обречены на общественное презрение, сторонники ощущают свою причастность к
цивилизованному миру. Свобода в данном случае означает отсутствие зависимости от
какой-либо инстанции, от какого-либо ограничения и приобретает качество
относительности, становясь понятием отрицательным: свобода от... Однако свобода от
какой-либо формы цензуры не может служить панацеей от другой формы зависимости,
например: моды, общественного мнения, политической ангажированности, духа
партийности, социального заказа или просто заказчика, групповой идеологии, часто
оказывающейся формой табуированного мышления на основе кодовых установок, как в
случае со «свободной прессой», или рэкета и коррумпированных чиновников, как в случае
со «свободным рынком». Или, скажем, извращенного естества и сознания – в случае с
некоторыми патологиями «свободного самовыражения»... Так, недавно Европу потряс
некий «свободный художник», наш соотечественник, приезжавший «на гастроли» в
Париж, Мюнхен, Рим, где он, раздевшись догола и разлегшись на асфальте, с лаем кусал
за ноги – порой до крови! – проходивших мимо добропорядочных граждан.
Русская Православная Церковь выразила свое отношение к принципу «свободы
совести» в своей недавно принятой социальной концепции. Отметив, что этот принцип
появился как юридическое понятие в XVIII–XIX вв., превратился в основополагающее
понятие лишь после Первой мировой войны и только в наше время стал достоянием
Всеобщей декларации прав человека, Православная Церковь квалифицировала его как
свидетельство того, что «в современном мире религия из “общего дела” превращается в
“частное дело” человека». Православная Церковь также увидела в утверждении этого
принципа симптом распада «системы духовных ценностей, потерю устремленности к
спасению в большей части общества», подчеркнув, что «если первоначально государство
возникло как инструмент утверждения в обществе божественного закона, то свобода
совести окончательно превращает государство в исключительно земной институт, не
связывающий себя религиозными обязательствами». Православная Церковь имеет
основания видеть в утверждении юридического принципа свободы совести свидетельство
6
утраты обществом «религиозных целей и ценностей», «массовой апостасии и фактической
индифферентности к делу Церкви и к победе над грехом»iii.
При этом Православная Церковь отмечает, что этот «принцип оказывается одним из
средств», позволяющих Церкви существовать в безрелигиозном секулярном мире. Однако
и в этом случае к обязанностям Церкви относится и то, что она «должна указывать
государству на недопустимость распространения убеждений или действий, ведущих к
установлению всецелого контроля за жизнью личности»iv, то есть, по сути, к подавлению
ее свободы.
Надо сказать, что архиереям, принимавшим эту концепцию, нельзя отказать в
гражданском мужестве, ибо принцип «свободы совести» с некоторых пор стал
«знаковым» и непререкаемым в секулярном либеральном обществе. Впрочем, нельзя им
отказать и в строгом следовании традициям Церкви, сложившимся во времена ее
существования в плюралистическом языческом мире. ..далее