«праведник» – «воскресал» в памяти потомков и, «воскреснув», продолжал жить в ней,
пугая детишек.
Советский человек, отвергший Бога и боровшийся с Ним за свою эмансипацию и
свободу, понимаемую как свое-волие, не только не обрел этой свободы, но почти
безнадежно ее утратил, предавшись во власть «духов века сего» с их диктатурой,
заветами, наказами и принуждениями.
Однако это не означает, что при любом богоборческом режиме, во времена тайного
или явного безбожия, не было талантливых художников, творческих личностей: так же
как грешный человек все еще таит в себе затемненный образ Божий – эту потерянную
драхму (Лк. 15, 9), секулярная культура, в своих сознательных построениях порвавшая с
Церковью, а может быть, и с христианством, все еще продолжает, порой бессознательно, в
силу традиций, жить отраженным светом христианских истин и чаяний. Талант
реализуется не благодаря этим трагическим разрывам и «плевелам», а вопреки им.
Так советская культура, существовавшая под бдительным взором государственной
цензуры, тем не менее в своих лучших проявлениях опиралась на традиции христианской
культуры, преимущественно русской. Дух Православия проникал в души советских людей
через книги Пушкина, Достоевского, Лескова... Именно поэтому в истории советской
культуры мы можем отыскать персонажей, так или иначе напоминающих нам то
тургеневских крестьян, хорей и калинычей, то гоголевских маленьких людей, то лесковских
чудиков: антиков...
Итак, как бы человек ни противился Божественному промышлению о себе, как бы он
ни восставал против Божественных установлений и как бы ни сопротивлялся самой идее
послушания Богу, он действует не в некоем идеальном свободном пространстве, которого
вовсе и не существует, но в мире, обязывающем его принять то или иное бремя
послушания. В качестве «авторитетных инстанций», это послушание ему дающих,
выступают самые разные силы: или его собственные страсти, прихоти, капризы и
фантомы, или социальные мифологемы и ритуалы, имеющие ту же иллюзорную
подоплеку, а то и сами демоны, порою принимающие обличия Ангела света (2 Кор. 11,
14) и обольщающие человека видимым благородством некоей Идеи или выступающие в
своем собственным безобразном обличье.
Впрочем, лукавый может выступать и совсем в незначительном, самом бытовом и
прозаическом облике. Художественное прозрение Ф. Достоевского наделяет его
непримечательными чертами обывательской заурядности («приживальщик, складного
характера джентльмен, умеющий порассказать, составить партию в карты»... и т. д.) и не
исключает возможности того, что он может предстать и в образе «какой-нибудь толстой
семипудовой купчихи» и «всему поверить, во что она верит»cccxvi.
Порою эти внушения могут быть взаимно противоречивы, но могут и сливаться в
общем хоре, подталкивая своего «послушника» и раба к бездне.
Демоны, сколько бы ни романтизировало их образ декадентское воображение,
однозначно отвратительны и антихудожественны. Отпав от Бога, они сделались тьмой.
Демоны подобны своему вождю – диаволу, о котором сказано, что он – гордый, жестокий,
злобный, лукавый, лживый, тщеславный. В нем соединены такие черты, которые сами по
себе препятствуют какой бы то ни было творческой деятельности.
Несмотря на то что бесам дана способность принимать на себя какой угодно образ –
даже образ Ангела света, святых и Самого Христа – он есть лишь личина, лживая маска,
призванная ввести в заблуждение человека. На самом деле бесы гнусны, отвратительны,
безобразны, уродливы, темны. Это открывалось и святым подвижникам, и людям
грешным, и античным философам, и христианским художникам. «Бесконечны,
109
безобразны», как сказал о них Пушкин. Это подлинное, а не мистифицированное ..далее