люди рождались свободными, то они не могли бы составить никакого познания о добре и
зле, пока оставались бы свободными»lv.
Итак, познание добра и зла ответственно за то, что свобода порабощена этическим
долженствованием, «категорическим императивом». В крайнем случае, если и осталась
какая-то свобода, то это только свобода выбирать между добром и злом, которые
неподвластны человеку. Свобода оказывается выброшенной «по ту сторону добра и зла».
Она осталась там, в Эдеме, где человеку была дана власть вовсе не вызывать зло к бытию.
Там, где Творец всего сущего сотворил все добра зело.
За плоды с древа познания добра и зла, которыми воспользовалась философия, ей
пришлось заплатить свободой: человек напоминает буриданова осла, поставленного
между двумя равно отстоящими охапками сена, и он скорее умрет с голоду, чем окажется
в силах выбрать одну из них, если не подтолкнет его к этому посторонняя власть
(например, обязанность подчиняться законам добра).
20
В этом предельном детерминизме и «параличе свободы» умозрительная философия,
свято верящая в то, что только знание, доставляемое человеку разумом, ведет к истине,
сходится с Лютером, полагавшим: источник истины коренится только в вере. В «Лекциях
о Послании к Римлянам» и в «Большом комментарии к Посланию к Галатам» Лютер
подчеркивает, что праведность «законников не только не оправдывает человека, но
напротив, становится источником его гибели, ибо рождает гордыню – корень всех
грехов,– гордыню этического самомнения»lvi. «Вера» Лютера не есть акт человеческой
свободы (а дар исключительно Божественного предопределения) в той же мере, в какой
«разум» умозрительной философии лишен каких бы то ни было средств для того, чтобы
сокрушить «каменную стену» необходимости.
И тем не менее, как это логически вытекает из всего строя умозрительной
философии, змий не обманул человека, а плоды с древа познания принесли ему лучшее из
существующего – знание, добытое разумом. Разум отделяет должное от недолжного,
возможное от невозможного. Этим определяется и его отношение к чудесам: «чудо есть
насилие над естественной связью явлений и потому есть насилие над духом»lvii, «нельзя
требовать от людей, чтобы они верили в вещи, в которые на известной ступени
образования они верить не могут»lviii. Гегель, например, вслед за Вольтером откровенно
презирал евангельские и ветхозаветные чудеса: «Досталось ли гостям на свадьбе в Кане
Галилейской больше или меньше вина, это совершенно безразлично, и также чистая
случайность, что у кого-то оказалась исцеленной парализованная рука... А в Ветхом
Завете передается, что при выходе из Египта на дверях еврейских домов были сделаны
красные значки, чтобы ангел Господень мог опознать их. Такая вера для духа не имеет
никакого значения. Самые ядовитые насмешки Вольтера были направлены против такой
веры. Он говорит, что лучше бы Бог научил евреев бессмертию души, вместо того чтобы
учить, как отправлять естественные потребности... Отхожие места... становятся
содержанием веры»lix.
Бог умозрительной философии становится для разума чем-то портативным и
служебным: «Бог уже не является для него потусторонностью»lx, если не вовсе атрибутом
сознания: «Если бы не было Бога, не было бы и меня. Если бы не было меня, не было бы
Бога»lxi. Таким образом, получается, что змий был прав, обещая, что знание «уравняет»
человека с Богом. Однако тут-то и разверзается роковая бездна человеческого падения:
это новое знание не только не «уравняло» человека с Богом, не только обмануло его
иллюзией того, что оно способно обнаружить и исследовать в Боге ту же природу,
которую открывает и в самом человеке, но оно оторвало его от Создателя, лишило
благодатного познания истины, превратило его в раба.
Словно в насмешку над «божественным» разумом, человек носит в себе некий дух ..далее