слабосильные, собственного бунта своего не выдерживающие. Но разве бунтовщики
могут быть счастливыми?».
Итак, как полагает великий инквизитор, человек по своей природе приговорен к
тому, чтобы быть несчастным. Он не может осуществить в жизни слово Христово, не
может пойти за Ним, не может служить Ему. Он обречен, ибо, как известно, кто не
собирает со Мною, тот расточает (Лк. 11, 23). Дары, которые принес Христос,
слишком высоки и велики, чтобы человек был способен их принять. Замысел Его
неосуществим, подвиг Его непомерен, а призыв к Себе: Придите ко Мне все
труждающиеся и обремененные (Мф. 11, 28) – жесток.
Посему – миссия великого инквизитора, как он ее видит, состоит в том, чтобы
устроить сносное человеческое существование на исторической земле на иных –
внехристианских – началах. На началах, предложенных лукавым духом, искушавшим
Господа в пустыне: на чуде, тайне и авторитете.
Примечательно, что великий инквизитор отвергает Христа исключительно по
гуманистическим соображениям – во имя земного благоденствия человечества. Он хочет
дать им «тихое смиренное счастье... слабосильных существ, какими они созданы»,
разрешить им «хотя бы и грех, но с нашего позволения», «и они будут любить нас как
дети за то, что мы им позволили грешить». Тайна этого «человеколюбивого» проекта
заключается в том, что его инициаторы и исполнители оказываются не со Христом, а с
искусителем: «Мы не с Тобою, а с ним, вот наша тайна!». Христова любовь и свобода
оборачиваются антихристовыми подделками.
Впрочем, это признает и сам великий инквизитор: «Я не хочу любви Твоей, потому
что сам не люблю Тебя»,– признается он Христу.
«Инквизитор твой не верует в Бога, вот и весь секрет!» – заявляет Ивану Алеша
Карамазовclxxxi.
Действительно, ключ к позиции великого инквизитора лежит в его фундаментальном
неверии во Христа и Искупление. Именно этот факт и давал К. Леонтьеву повод для
возмущения этой легендой: «Действительные инквизиторы в Бога и Христа веровали,
конечно, посильнее самого Федора Михайловича... Крайности религиозного фанатизма
объяснять безверием – это уж слишком оригинальное празднословие»,– писал он в письме
В.В. Розановуclxxxii. С Леонтьевым соглашается и Розанов: «Мы просто не понимаем, что
такое «инквизитор», а Достоевский набросал совершенно невероятный портрет
инквизитора-атеиста. «Это вы сами, Фед<ор> Мих<айлович>, в Бога не веруете»,– мог бы
ему ответить инквизитор-испанец, повернувшись спиной»clxxxiii.
53
Достоевский, однако, в легенде, сочиненной агностиком Иваном Карамазовым,
коснулся основной проблемы человеческой свободы и гуманизма: могут ли они
существовать автономно от Христа, не вырождаясь при этом в симулякры антихриста? И
дает на это однозначный ответ, звучащий в словах великого инквизитора, обращенных к
Христу: «Мы не с Тобою, а с ним... Я не люблю Тебя... Сожгу Тебя на костре, как
злейшего из еретиков». Эта идея изобличает его в том, что он на самом деле не верит во
Христа как в Бога.
И действительно, истина Христова – для Иудеев соблазн, а для Еллинов – безумие (1
Кор. 1, 23), но и для любой безрелигиозной гуманистической доктрины она – худшая из
ересей. Свобода Христова есть катастрофа для горделивого секулярного сознания.
Великий инквизитор с содроганием говорит о том, до каких ужасов рабства и смятения
может довести человека богодарованная свобода, не осененная личностью Спасителя.
«Спасите нас от себя самих»,– вопиют в легенде «слабосильные невольники и
бунтовщики». И тогда на исторической сцене появляются их самочинные «спасители»,
отбирающие у них великий «непосильный» дар и овладевающие их совестью. ..далее