И для постмодернистской культуры Бог действительно умер: самовольная
интерпретация заместила Благую Весть.
Но для христианина, как и для христианской культуры, все осталось незыблемым, и
фильм Скорцезе – это лишь ночной кошмар, «навет вражий», «лукавое наитие». Ибо тот,
за кого режиссер выдает нам Бога, не есть Иисус Христос: это есть лишь самозванец,
клеветник, ряженый, лукавый.
Любопытен при этом вопрос: почему писатель Н. Козандзакис и талантливый
режиссер взялись за эту кощунственную и невыполнимую задачу, почему было им не
создать новый, собственный сюжет, в каких-то линиях даже сходный, где главным героем
был бы некий человек, великий подвижник, постник и даже чудотворец, который,
возгордившись, пал самым обыкновенным и обыденным образом – соблазнившись
красотой исцеленной им девушки? Грубо говоря, почему М. Скорцезе не снял нового
«Отца Сергия»? Должно быть, как раз потому, что, условно говоря, в «Отце Сергии»
отсутствует именно этот постмодернистский концепт: изъять из Евангелия «Автора» и,
следуя до самого момента распятия за евангельским сюжетом, убить Бога, что как раз и
значит утвердить вседозволенность и безответственность человека. («Если Бога нет – то
все позволено».)
И позволено абсолютно все. Моцарт и Сальери на старой сцене МХАТа матерятся,
как урки. В спектакле по мотивам «Леди Макбет Мценского уезда» Н. Лескова
демонстрируют, как теперь это называется, «занятия любовью». На подмостках Театра на
Таганке Мцыри без стеснения показывает свои гениталии. Гоголь в спектакле П. Фоменко
«Мертвые души. Второй том» является на сцене в виде женщины.
Русская классика, впрочем, как и зарубежная, предстает в свете «нового культурного
сознания» сплошным блудилищем, где все как на подбор – сексуальные маньяки и
извращенцы. Именно это, в представлении «нового культурного сознания», хоть и
нехудожественно, но интересно: «классика получает современное звучание», ибо и она
становится сценой, на которой беснуется наше раскрепощенное «коллективное
бессознательное», а классики, как и их герои, оказываются не лучше, чем гипотетические
мы – хамы и содомиты.
Таким образом, непристойность не только объявляется нормой, но становится знаком
приобщенности к контексту современности. Неприятие же модернизма
(постмодернизма?), как мы помним, является «признаком фашизма»ccclxv.
Для постмодернизма характерен взгляд на мир как на спектакль, сплошное
грандиозное шоу, в котором человеческие представления о реальности оказываются
производными от человеческих же систем ее репрезентации. Таким образом, все,
136
принимаемое за действительность, есть лишь представление о ней, зависящее к тому же
от ракурса, который выбирает зритель.
Перемена ракурса ведет к радикальному изменению всего представления, а значит, и
мира. Человек оказывается обреченным на постоянно меняющуюся череду «точек зрения»
и ракурсов действительности, не дающей человеку в этом «мелькании» проникнуть в
свою сущность. Видеоклип с его постоянно меняющимися фрагментами или цветомузыка
с ее пульсирующим ритмом и освещением становятся точной репрезентацией подобного
типа видения.
Такому «обвалу» объективного мира соответствует не только крушение веры в
Слово, в Логос, но и неверие в слово как таковое, то есть в язык, способный точно и
достоверно воспроизводить действительность и свидетельствовать об истине. При этом и
реальность человеческой личности делается проблематичной.
Новый герой
«Новыми героями» становятся герои комиксов, компьютерных игр, видеоклипов: ..далее