духовник попросил его помолиться о своей жене, страждущей «зубной болезнью», вырвал
173
свой собственный зуб и, протянув духовнику, сказал: «Возьми». Зубы у жены священника
тут же перестали болеть.
Юродивые всегда были великими постниками (даже если ели на глазах у всех в
Великий пост мясо), молитвенниками (даже если бесчинно вели себя в церкви),
прозорливцами и чудотворцами (даже если казались вовсе безумными). Их поведение – не
от мира сего – смещало привычную реальность и преображало ее: пожары утихали,
ураганы проходили мимо, укрощались штормы, солнце останавливалось в небесах,
слетались ласточки (как к Андрею юродивому), воскресали мертвые, исцелялись больные,
разбойники и блудницы становились праведниками и исповедниками Христа.
Их, выражаясь языком постмодернизма, «перформированная» (преображенная)
реальность оказывалась богопричастной: в ней совершалось чудо. В ней в конце концов
оживала и становилась действенной и «вера угольщика», и «старой нянюшки», и
«неграмотной богомолки», и лукавого книжника, и ученого фарисея: всех достигал этот
свет преображения – то единственное «измененное освещение», при котором лишь и
возможны и жизнь, и любовь, и творчество.
А главное – юродивые принимали на себя подвиг быть безумными в мире сем по
великому смирению, не только для того, чтобы скрыть свою святость, чтобы избежать
человеческих похвал и человеческого поклонения, но и для того, чтобы сделаться
гонимыми, презренными и отверженными,– такими, каким был в глазах мира Христос во
время Своей земной жизни. То ничтожество, в которое они облекаются Христа ради,
призвано упразднить в них всякую самость, дабы явилась через него слава Божия.
Устроители же постмодернистских перформансов, напротив, стремятся к тому,
чтобы быть замеченными и отмеченными. Движущей силой здесь становится
самовластный горделивый умысел переиначить спонтанный ход мира, изменить
искусственным образом органическую ткань жизни, исковеркать мир Божий. В отличие от
юродивого ничтожества, пытающегося убедить окружающих в своей духовной нищете,
постмодернистский умысел претендует на обладание неким самостоятельным
содержанием, которым можно жить. Однако разворачивающий прихотливую упаковку
перформанса рискует не найти в ней ничего, кроме ее самой. В конечном счете
перформанс оказывается лишь средством самоутверждения его устроителей.
Итак, некоторые зрелищные, игровые и поведенческие компоненты юродства
отдаленно напоминают постмодернистские шоу. Однако «лицедейство» юродивых имеет
целью славу Божию, в то время как постмодернистские манипуляции лежат
исключительно в сфере интересов человеческого «я», разорвавшего свои связи с Творцом
и Спасителем мира. Царство не от мира сего, которое проповедают юродивые, и мир
постмодернистских симулякров вряд ли могут соприкоснуться.
Мир симулякров и есть, по сути, геенна огненная (Мф. 18, 9) – место, где нет Бога,
где реальность и смысл, явление и сущность, означающее и означаемое разошлись навеки.
Там плач и скрежет зубов (Мф. 8, 12).
Православная культура, от которой мы были оторваны семидесятилетним
вавилонским пленом, жива и как никогда актуальна. Православные самосознание и
творчество, породившие ее, до сих пор не выпускают нас из своего поля. Во всяком
случае, мы до сих пор узнаем в «новых людях» все тех же старых знакомых.
Постмодернисты с их симулякрами – ба, да это ж любезный Чичиков при всех его
мертвых душах «на вывод», со всей их «виртуальностью»! Гениальный Гоголь прозрел
«бойкую необгонимую тройку», везущую этого родителя виртуальной реальности – да
так, что шарахаются народы: «не молния ли это, сброшенная с неба?» и «что значит это
наводящее ужас движение?»... ..далее