Не есть ли, напротив, вот такая критика Катехизиса митрополита Филарета — искажение самого Катехизиса под влиянием немецких богословов-юристов, при недостаточном ведении самого православного учения?
Знаю, что критика смущают выражения: “удовлетворение”, “заслуги”, “право”, “цена”... Но ведь эти термины святитель берет из Слова Божия по их смыслу и отчасти даже по букве; ведь только пропитанные юридическими науками, построенными на языческом римском праве, будут понимать их в языческом смысле; ведь без этих терминов нельзя обойтись при изъяснении непостижимого догмата искупления... Я сказал и повторяю: искупление есть тайна, в которую и Ангелы Божии желают проникнута, а потому, что бы ни говорили мы в объяснение ее, все же она не перестанет быть тайною, а потому надежнее положиться на объяснение, насколько возможно, такого авторитета, как наш Православный Катехизис. Ведь и святитель Филарет прибег к сравнению Иисуса Христа с Адамом не произвольно, а взял это сравнение у апостола Павла. Поэтому слишком неосторожно, скажу больше — кощунственно, делать выводы, что, по нашему Православному Катехизису, “Бог не есть Бог любви, а суровый повелитель, который не знает прощения, а только полностью ищет своего”, обвинять Бога в “бессердечии”; напротив, тако возлюби Бог мир, яко и Сына Своего дал есть... Будто, по Катехизису, “Сын уже не сын, а наемник, и Отец — не отец, а господин”: Сын, приявший зрак раба, в подобии человечестем бывший, яко человек, — и страдал не Божеством, а Своим человечеством в подобии плоти греха, будучи безгрешен; умер, будучи бессмертен, — почему не может быть применен к Нему термин заслуги по Его человечеству? “Ужасается” отец Димитриевский и применению понятия права к Искупителю мира. Но ведь Он же именуется Ходатаем Бога и человеков. Он же есть Агнец, Божий, вземляй грехи мира. Он пришел отдать душу Свою для искупления многих. Он же есть умилостивление за грехи наши, жертва за наши грехи, Его кровь есть цена, коею мы куплены... ведь все это выражения Божественного Откровения по отношению к Сыну Божию, воплотившемуся для нашего спасения, и притом как к Сыну человеческому: так почему же понятия “права”, “заслуга”, “удовлетворения”, “цены” — суть “странные, порочащие имя Божие идеи?” В суждении об искуплении эти понятия и мыслятся по отношению к человечеству Христову, а поелику сие человечество нераздельно и неслиянно соединено с Божеством Его, то обычно говорится, что Сын Божий пострадал за нас, искупил нас кровию Своею и подобное. То, что соделала для нас любовь Божия, не может “порочить имя Божие”: напротив, это служит во славу Божию. И если Сын Божий, смирившийся до рабия образа, не стыдится нас братиями называти, то Он не осудит и нас, употребляющих термины человеческого правосудия в отношении к Его Божественному Правосудию, за недостатком на нашем человеческом языке слов для выражения всей полноты сей Божественной тайны. Святитель Филарет это и делает, опираясь на апостола Павла в сравнении Господа Иисуса Христа, яко нового Адама, с ветхим Адамом. Ведь и сами апостолы, а за ними и святые отцы, постоянно употребляют термины юридического свойства: ослушание, преступление, проклятие, жертва, умилостивление, выкуп и подобные, на что справедливо указывает господин Левитов в своей статье “В защиту юридической теории искупления” (“Вера и Разум”, май 1916 г.). Почему же нельзя сих терминов вводить в Православный Катехизис?..
Вопрос этот невольно останавливает на себе внимание в простоте верующего человека. В самом деле: откуда, из каких побуждений возникает это стремление перенести силу нашего внимания с Креста Господня на Его воплощение? Дело спасения нашего началось воплощением, а завершилось крестною смертию Господа (вспомните Его восклицание в минуту смерти: совершишася (Ин. 19, 30). Без воплощения, конечно, не было бы и смерти, не было бы того единения Его и нашей жизни, которое открывает нам тайну любви Божией; но без страданий и крестной смерти Господа не открылось бы всей полноты этой любви, не было бы Таинства Евхаристии, мы лишены были бы вкушения пречистого Тела Христова, лишены были бы святейшей и животворящей Крови Его. В воплощении Он, так сказать, породнился с нами, а в Святейшей Евхаристии — нас роднит с Собою: так завершается страданиями и смертию крестною дело нашего спасения, открывается вся полнота любви Его Божественной. Но смерть не имела никакого права на Него, яко безгрешного: Он умер за нас, вместо нас, как это и Сам Он говорит, как это мы исповедуем и в Символе нашей веры. Бог есть бесконечная любовь: как же сия любовь попускает единому Безгрешному умереть, яко грешному? Где же правда Божия, если бы та же Божественная любовь, породнившись с человеками, приискренне приобщившись плоти и крови их, взяв на Себя Грехи их, не стала между грешными людьми и Божией правдой, яко приносящая жертву и сама в жертву приносимая, яко приемлющая сию жертву и всех жертве сей приобщающая, как говорит иерей во время Херувимской песни: приносяй и приносимый, приемляй и раздаваемый... Крестный подвиг Господа Иисуса есть жертва за грехи всего мира, есть умилостивление правды Божией, есть завершение искупления нашего; воплощение Его есть начало сего искупительного подвига, без коего мы не могли бы вкушать Тела и Крови Его, а следовательно, не могли бы, по слову Его, быть и причастниками жизни вечной. Во всем величии открылась великая тайна искупления нашего в воскресении Господа нашего Иисуса Христа, в прославленной плоти Своей явившегося победителем смерти, которая была дотоле последствием греха, а с Его воскресением стала для верующих пасхою, переходом от земли на небо, от смерти в жизнь. Вот почему Православная Церковь с такою светлою торжественностью празднует Воскресение Христово, тогда как западные христиане, как бы остановившись на воплощении Сына Божия, праздник Рождества Христова праздную торжественнее, чем праздник Пасхи. Не оттого ли, не под влиянием ли западных богословов, появилось и у нас это стремление — дело нашего искупления полагать как бы все в воплощении Сына Божия, затемняя сим учение о Кресте Его, о Его страданиях и смерти как искупительной цене — скажем сие слово, следуя апостолу Павлу, который выражается: куплены есте ценою — пред Божиим правосудием? И, да простят мне новые богословы, приписывающие учение нашего Катехизиса влиянию римско-католических богословов, мне приходит мысль, что и их толкование догмата искупления не чуждо влияния западных богословов, только уже не католических, а противоположного лагеря: в этом толковании чувствуется какая-то бессознательная склонность замалчивать Божие правосудие, все объясняя одною любовию Божией. Как мы видели, так объясняет дело искупления и митрополит Филарет, но у него само правосудие является выражением любви, а тут о нем как бы замалчивают, а это может повести к выводам далеко не православным...
В заключение не могу не привести еще выдержки из другого Слова митрополита Филарета на Великий Пяток: так оно вдохновенно, так художественно и поучительно! Оно не только раскрывает, в меру разумения нашего, тайну искупления, но и поучает, как должно относиться к ней, в каком духе и как позволительно говорить о ней...
“Может ли правосудный Бог без пламенного гнева взирать на ежеминутного преступника? Может ли благий Творец с хладным пренебрежением внимать стоны бедствующей твари? Правосудие пробуждает мстительные громы; благость удерживает руку, готовую пустить их. Милосердие хочет подать страдальцу чашу спасения; бесчувственный сын погибели не терпит и напоминания о врачевании лютой болезни своей. Если бы неограниченная Премудрость не знала средства согласить непостижимые сии противоречия, разрушающие гармонию создания и союз их с своим Создателем, если бы не умела примирить — да, скажем, человечески Бога с Богом и потом Бога с человеком, то бы никогда не было речено в предвечном совете: сотворим человека (Быт. 1, 26). В плане бытия мира должно быть назначено пакибытие нравственного ничтожества — человека”. Далее святитель раскрывает по Евангелию, что Иисус Христос “есть Сын Божий, сияние славы Отчи и образ Ипостаси Его (Евр. 1, 3); Что Он есть Сын человеческий, приискренне приобщившийся плоти и крови (см.: Евр. 2, 14); Он — Бог, чтоб иметь силу понести на Себе немощи человеческие; Он — человек, чтобы соделать человеков причастниками Божественного естества (2 Пет. 1, 4). Он — сын Адамов, дабы вторым быть Адамом новых чад Божиих, — Авраамов, чтобы по образу Исаака представить Себя чистейшею, совершеннейшею жертвою Господу; Давидов, чтобы наследовать и восстановив царство благодати; наконец, Он есть вечная любовь, нисшедшая соединить с Собою отчужденных от нее грехом смертных, удовлетворить за них небесному Правосудию. Так самое рождение Иисуса указует на Его смерть. И какой величественный свет простирается над крестом, из сей точки зрения рассматриваемым! Сие титло, содержащее вину Невинного, сии служители мстящих законов, сие орудие казни — все сие произвольный Страдалец собирает окрест Себя для того, чтобы напомнить нам определение Вышнего судилища, которое исполняет земное неправосудие, в слепом неведении водимое одною злобою. Сии простертые руки объемлют и поддерживают мир над бездною, изрытою под ним его развратом. Сей угасающий взор еще испускает луч милосердия и, будучи устремлен горе, тысящекратно повторяет молитву, не только за виновных мучителей, но и еще более за совиновный человеческий род воссылаемую: Отче, отпусти им (Лк. 23, 34). Сия Божественная кровь... О Любовь бесконечная! Одной капли ее довольно было бы омыть наши беззакония и угасить геенну нашу, а Ты проливаешь ее потоками! О Милосердый даже до немилосердия! Прости упрекам изумленной благодарности!.
Довольно, довольно! — или нет: проливай до истощения сей неистощимый ток блаженства, сию воду жизни!.. Ах, я не знаю, что мне делать — плакать или радоваться?.. Плакать ли о Твоей смерти или радоваться о моем в ней бессмертии? Но уже довольно! У Креста Твоего милость и истина сретостеся, у гроба Твоего правда и мир облобызастася (Пс. 84, 11). Совершишася (Слова и Речи. Т. 1. С. 123-124). ..далее