православный и черносотенец, священник и мракобес, Православие и фашизм; таким
образом, возможно, в недалеком будущем слово православный будет ассоциироваться в
обработанном сознании с «фашистским», то есть сделается знаком фашизма. В то же
время в качестве позитивного знака набирают потенциал такие определения, как
реформаторский и прогрессивный, равно как и весьма туманное словосочетание новое
мышление.
Однако столкновения двух знаков это «новое мышление» не может выдержать ни в
какой мере. Например, «поздний» Лев Толстой (положительная знаковая фигура) боролся
против Православной Церкви (у «нового мышления» – отрицательная). Однако тот же
«поздний» Толстой относился к культуре с нигилистическим утилитаризмом (как раз
потому, что боролся с Церковью). Но упаси Боже кого-нибудь даже заикнуться о том, что
«поздний» Толстой выражает идеи самого плоского обскурантизма, то есть мракобесия.
Новых news-maker’ов, то есть тех, кто как бы объективно «делает новости», находя
информацию и выстраивая ее определенным образом, всегда можно упрекнуть в
тенденциозности, которая сказывается в самом подборе фактов, уже являющимся их
интерпретацией, и в том, какими именно словами они озвучиваются. Претендующие на
объективность опросы общественного мнения самой постановкой своих вопросов
предполагают и формируют ответы.
В этом отношении любопытна передача «Пресс-клуб», в которой журналисты (в
основном представители либеральной печати) решают каверзные вопросы. На самом деле
их знаковая формулировка уже задает характер ответа. На вопрос «Нужна ли России
«сильная рука»?», в котором уже содержится негативный знак («сильная рука» – Сталин,
террор, лагеря), никто из них, естественно, не мог ответить, что нужна (ибо кому же
нужен Сталин, террор и т. д.). Однако вопрос этот был не о Сталине и терроре, а о власти:
должна ли власть в России обладать силой или она должна быть бессильной, безвольной,
130
то есть никакой. А если она должна быть «никакой», то как быть с коррупцией и
преступностью, которые берут в этом случае функции власти на себя? Забавно было
видеть, как люди, профессионально усвоившие знаковый язык СМИ, пытались, с одной
стороны, выкрутиться из той удавки вынужденного «толстовства», на которое их обрек
вопрос, а с другой стороны, ни за что не признаться в лояльности по отношению к
«сильной руке».
В советскую эпоху идеологическая пропаганда велась самыми грубыми «лобовыми»
методами, даже если это делалось силами искусства. Враги советской власти всегда
представали в виде негодяев, воров, распутников, циников. Лица их были явно
антипатичны, если не откровенно уродливы. И хотя с образами положительных героев
было труднее – в единообразных «ленинцах» всегда был какой-то неэстетический
фанатичный элемент («зло, особенно политическое, всегда плохой стилист», как сказал
Бродскийcccliv) – все же порой их пытались облагородить «простым человеческим
обаянием». Советская пропаганда не скрывала ни своих целей, ни своих задач, ни своих
идеалов – она была бесхитростна и однозначна.
Новая культура, сколь бы она ни клялась в отсутствии идеологической подоплеки,
сколь бы ни казалась она аполитичной и социально индифферентной, продуцирует новые
идеологемы, рождает новую мифологию, которая постепенно водворяется на месте
прежней – большевистской – и создает новые ритуалы.
Как в евангельской притче, в прибранный и пустой дом, из которого был изгнан бес,
он возвращается вновь, ведя за собой семерых злейших соратников.
Новая идеология, в отличие от коммунистической и тоталитарной (авторитарной), –
анонимна. Это не собственно «идеология Ельцина» (или Гайдара, или Чубайса, или
Гусинского). Эта идеология по некоторым причинам желает оставаться безымянной. ..далее