Царство Небесное подобно человеку, посеявшему доброе семя на поле своем;
когда же люди спали, пришел враг его и посеял между пшеницею плевелы и ушел;
когда взошла зелень и показался плод, тогда явились и плевелы. Придя же, рабы
111
домовладыки сказали ему: господин! не доброе ли семя сеял ты на поле твоем? откуда
же на нем плевелы? Он же сказал им: враг человек (человеков.– О.Н.) сделал это. А
рабы сказали ему: хочешь ли, мы пойдем, выберем их? Но он сказал: нет,– чтобы,
выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы, оставьте расти вместе
т!о и другое до жатвы; и во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде
плевелы и свяжите их в снопы, чтобы сжечь их, а пшеницу уберите в житницу мою
(Мф. 13, 24–30).
Притча эта имеет отношение ко всем сторонам и сферам человеческой деятельности,
доколе человек живет на этой земле. И христианская жизнь, и христианское творчество, и
христианская культура обречены на то, что лукавый вновь и вновь засевает их своими
соблазнами, которые будут сожжены, лишь когда настанет время жатвы, при кончине века
сего.
Создание «новой реальности»
Существует распространенное суждение, что Церковь и творчество находятся в
непримиримом противоречии по той причине, что церковная жизнь догматична и
канонична, то есть якобы несвободна и регламентирована, в то время как творчество
невозможно без свободы художника от каких-либо формальных обязательств: культура
живет постоянным поновлением своих канонов, борьбой с автоматизмом, творческим
отталкиванием от готовых форм, художественным переиначиванием традиции.
Действительно, культурное делание состоит в том числе и в борьбе с опошленными
омертвелыми формами, со штампами и клише, со словами, слишком часто
произносившимися всуе и утратившими первоначальный смысл. Ибо культура имеет
непосредственное отношение к изменчивой человеческой ментальности, к определенному
типу самосознания общества в ту или иную эпоху. Однако культурное делание не есть
вседозволенность – здесь действует (как художественное чутье, как вкус, как чувство
стиля) убеждение, весьма сходное с тем, которое было высказано апостолом Павлом: Все
мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно
обладать мною (1 Кор. 6, 12). Только человек, смотрящий на культуру извне и не
имеющий опыта культурного делания, может полагать, что у художника, обладающего
внутренней свободой, не должно быть никаких табу. Напротив, чем одареннее художник,
тем больше у него внутренних запретов, тем Уже путь, по которому направлена его
творческая энергия.
Однако противоречие или антагонизм между Церковью и культурой более
надуманные, чем реальные. Церковные догматы и каноны, так же как общий
консерватизм церковной жизни вовсе не есть аналог какого-нибудь «Art poetique» или
«Манифеста немецких романтиков». Это не есть нечто, навязанное Церкви извне: это тот
позвоночник, без которого она выродится в мирское «собрание верующих», в клуб
религиозных интересов.
Ложным является и утверждение, будто догматы сковывают человеческий дух;
напротив, дух человека призван дорасти до высоты догмата, прозреть его красоту, и нет
предела этому росту. Догмат незыблем и – всегда современен. Догмат метафизичен и –
всегда актуален, в то время как методики по искусству и манифесты появляются как раз
для того, чтобы их преодолевать, и как раз тогда, когда начинают иссякать источники
творчества: как правило, точно по «методикам» творят эпигоны. При этом «методики»
меняются, а эпигоны остаются. Но художественный канон есть нечто иное: он не
рождается головным дедуктивным способом, но являет себя в художественном ..далее